В прокат вышла новая работа Осгуда Перкинса, одного из интереснейших современных хоррор-мейкеров, удивляющего в том числе и завидной работоспособностью: это его третье за два года кино, так ещё и снятое в стеснённых условиях. Критики «Крипера» не оценили, но есть подозрение, что дело не только в особенностях самой картины.
Павел Пугачёв разбирается, что да как.
Лиз (Татьяна Маслани) и Малкольм (Россиф Сазерленд) решают отметить первую годовщину отношений поездкой в его загородный дом. Жилище, выглядящее как дорогой съёмный коттедж, находится в глухом лесу, где связь ловит через раз и такси просто так не закажешь. Но вроде уютно. Жаловаться не на что. Примерно так же у Лиз к Малкольму: вряд ли этот бородатый и не сильно к себе располагающий хирург был для неё, художницы с богатым внутренним миром, пределом мечтаний, но сейчас, когда ей уже в районе сорока, он кажется замечательным — если не идеальным — партнёром. Во всяком случае, явно лучше всех её бывших, с которыми и год продержаться не удавалось.
Искать красные флаги — удел молодых. Лиз старается примириться со всем, что может её беспокоить. А переживать есть из-за чего. То на полу обнаружится не слишком аппетитно выглядящий торт, о причинах появления которого хозяин жилища начнёт очень путано и неубедительно объясняться. То посреди разговора по душам в дом ввалится омерзительный кузен Малкольма с едва говорящей по-английски молоденькой подружкой. То сам суженый возьмёт и посреди их большого долгожданного уикенда поедет на работу: срочное, говорит, дело. «Всё нормально», — едва сдерживая слёзы, процедит бедная Лиз. Ах да, ещё она терпеть не может лес и коттеджный отдых.
И ладно бы только это: у неё нет уверенности даже в этих отношениях, а тут и глаза начинают подводить. Мерещатся живые и мёртвые люди, тётка с пакетом на голове, какие-то кракозябры на потолке, а стоит задремать в ванной, как на запотевшем стекле нарисуется сердечко — милота, конечно, но так и до приступа недалеко. «Что за чертовщина тут происходит?» — уж в этом вопросе любой зритель полностью солидаризируется с героиней.
«Крипер» (в оригинале, если что, просто Keeper, то бишь «хранитель») — кино, не слишком пытающееся понравиться зрителю. Если вы любите подробные объяснения всего произошедшего — то вам точно не сюда. Столь же сильно он способен взбесить и тех, кто ждёт не обязательно «логичного», но непременно сбивающего с ног сюжетного твиста. Даже не особо разобравшись в сюжете и образной структуре, любой хотя бы шапочно знакомый с «законами драматургии» киноман сможет вам на пальцах объяснить, чем именно плох здесь третий акт, какие сюжетные линии уходят в никуда и почему финал производит именно такое, а никакое другое впечатление. От разборщиков с YouTube фильму достанется сильнее, чем от профильной кинопрессы, проехавшейся катком по новой работе вчерашнего любимца.
Не в последнюю очередь на обострённость критического восприятия могла повлиять история создания. «Крипер» возник во время простоя работы над «Обезьяной» — из-за забастовки гильдий сценаристов и актёров съёмки того фильма встали на паузу, и режиссёр, недолго думая, пригласил не состоящего в американском профсоюзе кинодраматурга Ника Лепарда («Хищные твари») и собрал полностью канадскую группу. Стоит ли говорить, что такая граничащая с нахальством хитрость и игнорирование важнейшего индустриального протеста Голливуда не могли не повлиять на восприятие фильма? Но есть и кое-что ещё.
Сегодняшние отношения кинопрессы с хоррорами так и хочется назвать биполярными: их либо экзальтированно хвалят, принимая постановочные удачи и внятно оформленный концепт за «визионерство» и «новаторство», либо же поливают кровью «гнилых помидоров» за относительные провалы или «устаревшую» подачу. Виной тут не только близорукость отдельных кинообозревателей, порой воспринимающих кино только в пределах текущего прокатного и стримингового репертуара, но и нынешняя экономика внимания: от производителей и потребителей медиа требуется эмоциональное включение, а работает оно лучше всего в ответ на восторги («Мне что, одному не нравится эта ерунда?») или возмущение («Мне что, одному кажется, что вы все ничего не поняли?»), тогда как просто читать тексты — это уже что-то из прошлого.
Особенно не везёт в этом смысле хоррору: жанру, на протяжении практически всего своего существования редко принимаемому всерьёз кинокритикой (в отличие от киноведения и кинотеории) и получившему преувеличенную и вместе с тем поверхностную переоценку в последние лет десять. Читая современную кинопрессу, может показаться, что только сегодня фильмы ужасов транслируют коллективные травмы, рефлексируют о социальных проблемах, вопросах биополитики, исследуют психологию и заступают на территорию психиатрии, вглядываются в фантомы коллективного бессознательного. Чем сильнее это убеждение, тем больше претензий звучит в адрес тех режиссёров, чьи творческие стратегии не укладываются в набор актуальных хештегов. Или укладываются, но слишком уж авторская ухмылка виднеется — это как раз случай нового фильма Перкинса.
Эту картину легко объяснить даже не психологически, а житейски: вот есть женщина средних лет, которая боится перехода от романтических отношений к семейным. А вот — мужчина, склонный, судя по всему, к моногамии, но серийной. Из такого столкновения легко получить хоррор, но Перкинс выбирает путь не ужаса, но сказки — у которой есть своя мораль, но связанная не с текущими представлениями о распределении гендерных ролей, а с архетипами и мифами. С томиком Юнга в руках это внешне простое кино может заиграть совсем иными красками. Но даже без него сложно не заметить иронию (нисколько не мешающую морализму) вкупе с недюжинным умением пугать на едва доступном современному кино (но знакомом по, например, «Падению дома Ашеров» Жана Эпштейна) визуальном уровне. Скажем, лицо, попадающее под ручей воды в двойной экспозиции, производит тут более ошарашивающее впечатление, чем ползающие по потолкам и стенам чудища. Здорово Перкинс работает и с компьютерной графикой, создавая не иллюзию реальности, а иллюзорность реального. Глазам своим тут подчас перестаёшь верить.
Всё вышесказанное не отменяет того, что сработано кино на территории эксплуатационного фильма. Перед нами би-муви, сделанное с мастерством, хваткой и страстью иных фестивальных хитов. Итог резкого порыва вдохновения, а не долго вынашиваемого размышления. Но, может, так и проявляется мудрость. А это кино — мудрое. Как минимум житейски.
