Девятилетний Андрей, живущий на побережье, бесцельно бродит по полупустынной деревне, обделённый материнской любовью и заботой. Однажды он находит труп собаки и принимает его за мифическую чупакабру, о которой случайно услышал по телевизору. Мальчик верит в волшебную силу монстра и ждёт от него помощи.
«Чупакабра» — дебютный полный метр выпускника ВГИКа, краснодарца Григория Коломийцева, премьера которого состоялась в 2020 году на фестивале в испанском Сан-Себастьяне в рамках программы для режиссёров-дебютантов New Directors Section. О том, как хтоническая драма использует костыли тарковщины и говорит об одиночестве и расставании с детством, рассказывает Кристина Томилова.
Картина Коломийцева была снята при поддержке продюсерского центра «ВГИК-Дебют». Молодой режиссёр привлёк внимание директора центра Фёдора Попова, который ранее совместно с Владимиром Малышевым продюсировал успешный дебют Александра Ханта «Как Витька Чеснок вёз Лёху Штыря в дом инвалидов», получивший сразу четыре награды кинофестиваля «Окно в Европу — 2017», а «Бык» Бориса Акопова стал победителем в 2019 году на «Кинотавре».
Когда Попов спросил Коломийцева, есть ли у него сценарий для дебюта, режиссёр ответил: «Да, конечно, найду», — зная об успехе своих предшественников, он не хотел упускать такую возможность. По словам Коломийцева, он давно хотел снять фильм, где главный герой — ребёнок, место действия — побережье, а тема — столкновение человека со смертью и мистическим вымыслом.
Подходящий абстрактному замыслу сценарий нашёлся у дебютантки Серафимы Головченко, которая явно вдохновлялась драматургией в работах Андрея Звягинцева («Нелюбовь», «Левиафан», «Возвращение»), поскольку в «Чупакабре» кадр за кадром вычерчивается глазами взрослого детская «нелюбовь» на просторах серого полупустынного побережья, где практически не бывает солнца. Здесь тоже представлен свой левиафан, но в виде трупа собаки, а также свой утративший надежду входящий в хтоническое взросление — Андрей.
Имя Звягинцева для международных кинофестивалей долгое время было синонимом нового российского кино. По этой причине, возможно, многие современные кинематографисты вновь и вновь опираются на его опыт, как на невидимые костыли для прохода на эти же фестивали. Съёмочная команда «Чупакабры» также использует беспроигрышные звягинцевские приёмы, в которых, с одной стороны, есть национальная форма, с другой — интернациональное содержание, понятное европейской публике.
Национальная форма — это длинные «тарковские» планы природы, снятые статичной камерой. Оператор Алексей Вензос, для которого «Чупакабра» тоже дебют, фиксирует в статике отдаляющиеся друг от друга фигуры людей на фоне скудной природы деревушки предположительно где-то в Краснодарском крае, пусть и сняты они в Керчи. Удаляющиеся фигуры на фоне большой неприветливой природы становятся всё незначительнее, задавая характерную суть экзистенциональной неприкаянности и отчуждённости жителей деревни.
Скудость природы и отдалённость большого города диктуют не только бытовой, но и подчёркнутый речевой аскетизм, нищету, пьянство, одиночество и разобщённость. Свет — и тот выдержан в звягинцевской оптике на тот случай, если вы не поняли, что это детская драма, снятая глазами взрослых.
75 минут бескомпромиссной отверженности, в которой зритель не задаётся вопросом «А почему это произошло?»
Воспринимает произошедшее как данность: «Я никому не нужен, я выброшен в этот мир, надо с этим как-то жить». Гипертрофированное недоверие мальчика к миру выражается в отсутствии друзей, врагов, семьи и даже дома — нет ничего, кроме непонятной «чупакабры» и застывшего вопроса: «Меня не любят, что мне делать?» На этот вопрос не отвечает мама из реального мира, но должен ответить монстр из иррационального.
Оттуда и взялось название — «Чупакабра», так удачно фиксирующее болезненно пульсирующее бессознательное. Единственный тактильный контакт за весь фильм — и тот у Андрея происходит с трупом собаки, которую он принял за чупакабру, случайно увиденную по телевизору. Эти макабрические объятия вызывают содрогание.
Кажется, что не только матери наплевать на своё дитя, но и всей стране. Неприкаянность и одиночество Андрея действуют как запрограммированная действительность каждого российского ребёнка. В финале Коломийцев совершит над мальчиком беспощадный обряд инициации во взрослую жизнь, в котором так много узнаваемого из российской классики.
Такое кино зритель уже много раз видел. В нём обязательно присутствовали ламповые телевизоры, мотоцикл ИЖ со старым пазиком, водка в гранёном стакане, выпиваемая залпом. Всё это выглядит как канонизация несчастного детства 90-х, когда ради денег собирали бутылки, ковырялись в мусорках в поисках полезных вещей и из этого же мусора делали пристройки и латали крыши в деревнях. Все необходимые уроки и выводы из этого периода, кажется, сделаны, а если нет, то в современном кино тогда стоит совершить попытку переосмысления 90-х вместо романтизации эпохи и причисления её так называемых героев к лику святых.
На ум приходит риторический вопрос: когда современное российское кино отбросит костыли фестивальных, уже не молодых предшественников и фантомные боли старших поколений, перейдя наконец к репрезентации своей реальности, того, что по-настоящему волнует сейчас?
Получается, что авторов «Чупакабры» волнует то, что волнует Звягинцева, а Звягинцева волнуют несчастная Россия и Тарковский, Тарковского волновали иконопись и Робер Брессон, а Брессон — это уже совсем другая история.
Другое дело — продюсерский центр «ВГИК-Дебют», успешные проекты которого — как раз регрессия к духу девяностых с пацанскими понятиями, беднотой, экономической и духовной, криминалом. Для переосмысления не хватает выводов и элементарного катарсиса, а для пропаганды ненужности, заброшенности и никчёмности — подходит. В фильме всего два персонажа, которые пытаются радоваться жизни, — молодая девушка и парень, но делают они это тихо и стыдливо, будто счастье — это неприлично на фоне общего несчастья. Наше обречённое русское «Счастье любит тишину» — неудобно и стыдно радоваться, пока соседи несчастны.
