Трансвеститы, мигранты, кабаре и карривурст: в прокат вышел «Берлин, я люблю тебя», уже пятый по счету киноальманах из серии «Города любви». Алексей Васильев — о банальностях нарратива и прелести неверных жестов.
![](/upload/delight.webpconverter/upload/setka-editor/0e4/19nf329yrdfms1cf3plvhkisqn8u0ln8.jpg.webp?1655723386501884)
Не было в 2006 году такого кинозрителя, которого бы не пленил киноальманах «Париж, я люблю тебя». В 18 новеллах признавались в любви одному из 18-ти округов Парижа лучшие режиссеры начала века — Гас Ван Сент, Уэс Крейвен, Ассайяс, Куарон, братья Коэны — показывая их глазами влюбленных или встречающих свою любовь, или теряющих оную, или людей настолько одиноких в городе влюбленных, что свое одиночество здесь они воспринимали как отсутствие любви. В главных ролях были задействованы как тогдашние актеры-сенсации европейского кино вроде Людвин Санье, Леонор Уотлинг и Гаспара Ульеля, так и звезды на все времена уровня Джины Роулендс, Уиллема Дефо и еще державшего себя в руках Депардьё, а также знаковые персонажи вроде Марианны Фэйтфул и Ольги Куриленко. Успех картины побудил продюсера Эммануэля Бенбии продолжить серию, которой он дал название «Города любви». С тех пор международные команды актеров и режиссеров побывали в Нью-Йорке, Тбилиси и Рио, но в каждую новую командировку рекрутировали все менее интересных авторов, и по мере того, как из команды вылетали деятели первого эшелона, проект постепенно терял свою привлекательность.
![](/upload/delight.webpconverter/upload/setka-editor/bcf/lqcack5cpdvc1jax50e2fmfrj1lshchh.jpg.webp?165572339247268)
«Берлин, я люблю тебя» — пятая командировка настырного Бенбии, продолжающего и сейчас бредить Шанхаем и Дели, несмотря на то, что результаты его высадки в Берлине пресса разве что не облаяла (и мы не станем исключением, за одним весомым «но», о котором в конце), а в Берлин ему не удалось зазвать ни одного настоящего режиссера. Выбивается из этой череды «широко известных в узких кругах» разве что не нуждающийся в представлении актер Тиль Швайгер, в качестве режиссера снявший здесь Микки Рурка в новелле о старом ловеласе, который чуть было не склеил в баре собственную дочь, брошенную им еще в младенчестве: сотрудничество двух бывших секс-символов только подтвердило, во-первых, кнышевскую истину, что «благодаря телевидению дурак дурака видит издалека», а во-вторых, известный факт, что нет более досадного собеседника, чем убеленный сединами бабник.
![](/upload/delight.webpconverter/upload/setka-editor/a64/hrwikvc28rflhqz5da3lzexhknqq30y8.jpg.webp?165572339472254)
Альманах открывается мультипликационным прологом, созданным на тбилисской студии «Квали XXI», креативным продюсером которой является Гела Канделаки, сыгравший главного героя грузинского кино всех времен в ленте Иоселиани «Жил певчий дрозд» (1970), десять лет спустя поставивший многообещающее черно-белое «Происшествие», но отдавший дальнейшие годы своей жизни не кинорежиссуре, а блистательному Театру теней. В этой мультипликации вас предсказуемо ждет встреча с танками, колючей проволокой, Кеннеди и Горбачевым, закадровым текстом про то, как «разделенный Берлин возродился как Феникс» и завываниями бог знает что за певицы, усвоившей только, что про Берлин надо басом, как Дитрих и Хильдегарде Кнеф. Появление живых актеров только множит самые пошлые и растиражированные Берлин-банальности. Первым мы видим уличного мима с крыльями ангела за спиной, взятыми напрокат из вендерсовского «Неба над Берлином». Затем к Джиму Стёрджессу, американцу в Берлине, влетает молодая и экспансивная соседка сверху, которая начинает трещать: «Что ты наделал? Ты пожаловался на меня фрау Грубер! Ты знаешь, что лучший друг фрау Грубер — герр Циннер, который, конечно же, донесет об этом фрейлен Платц? Еще одна жалоба — и меня выгонят! А у меня никого нет в Берлине, я обычная актриса в поисках работы» — текст, который мы вызубрили еще со времен Лайзы Миннелли и «Кабаре». Далее вас предсказуемо ждет визит в бордель, где все адски накрашенные и в темноте, книксен в адрес банальностей новейших — сирийских беженцев — с последующим погружением в абсурд, выглядящий еще более несостоятельным от того, что его пытаются играть в стране «Магического театра» Германа Гессе, которого не переабсурдничаешь. Присутствие Макса Раабе и его оркестра только подчеркивает экспортный и поверхностный характер такого восприятия Берлина, который предлагается нам в этом киновинегрете.
![](/upload/delight.webpconverter/upload/setka-editor/6d8/zkn0qqk6jjbsm0d9kzs5hmsa8k4nsein.jpg.webp?1655723395130460)
Редким попыткам сконструировать парадокс силами реалистического искусства мешает хронометраж, как это случилось в новелле с Кирой Найтли и Хелен Миррен в ролях дочери и матери. Актрисы, как всегда, прекрасны, зонты и лужи на мостовых сняты так, что дождь с экрана проникает в легкие, взята верная нота, но авторы ставят точку в своем рассказе просто потому, что пришло время свернуться, не успев рассказать, как пребывающие в конфронтации героини слились в едином экстазе за один вечер. Просто вот они шипят как гуси — а вот душа в душу. Что ж, по крайней мере эти девушки (новеллу ставила Мэсси Таджедин, ранее снявшая Найтли в мелодраме «Прошлой ночью в Нью-Йорке») пали жертвой поставленных продюсером творческих рамок, а не туристического культурного багажа. Впрочем, в самом сердце фильма есть эпизод, который доказывает, что и эти творческие рамки могут быть благом, если танцевать от них, а не от желания выстроить драму, которой, конечно же, пятиминутный формат противопоказан. Зато пять киноминут — идеальное время, чтобы выразить важные вещи, не выражаемые никак иначе, кроме как атмосферой, бессмысленным жестом, не встретившимися намерениями. Совершить то, на чем построено все творчество Антониони и лучшие места у Тарковского. Автор этого эпизода — мексиканец Фернандо Эймбке, а главную роль, трансвестита, сыграл в нем Диего Луна, чей звездный час связан с пленительным фильмом Куарона «И твою маму тоже» (карьера актера оказалась в тени взлетевшего после «Мамы» к вершинам мировой славы партнера Гаэля Гарсиа Берналя). Эймбке, в свою очередь, вырос из куароновской «Мамы», как все мы из гоголевской «Шинели». В его фильмах все вертится вокруг тинейджеров и этой трепетной грани между дружбой и любовью, которую может разрушить один неверный жест, коли он будет сделан не в том направлении, склоняясь то к ритму комедии («Утиная охота»), то медитации («Озеро Тахо»), то элегии («Клубный бутерброд»). У Эймбке за плечами несколько новелл в киноальманахах и короткометражки, так что он подошел к поставленной задаче со всей возможной легкостью, какой награждает нас опыт.
![](/upload/delight.webpconverter/upload/setka-editor/773/0enc651dy41znq34e87vqotgjd9gh2vu.jpg.webp?165572339571610)
Трансвестит, которого Луна наградил кокетливой невозмутимостью Марлен Дитрих, спускается на рассвете к реке после ночи возлияний и застает на парапете пацана, встречающего свое 16-летие. Пацан завязывает беседу, трансвестит признается, что люто поссорился со своим парнем, пацан угощает его пивом и просит подарить на совершеннолетие — по немецкому законодательству оно наступает в 16 — поцелуй, чтобы попробовать, каково оно, и знать на будущее. Трансвестит поцелуй дарит, пацан ничего особо не чувствует — видимо, нет, не его. Пока — пока. Пацан поднимается в город с реки, на парапете встречает рассвет трансвестит. Симпатия, открытость, ненужность, серое утро, серая река, свежий воздух после пьяных танцев и драк и хорошая фраза на все случаи жизни: «Ну, думаю, всякое бывает». Это, конечно, надо смотреть. Рецензировать такую вещь — все равно что разбирать хокку, где в трех строках — мирозданье, и ничего не объяснишь. Собственно, то, ради чего и придуманы киноальманахи. Финальные титры идут на фоне фотографий создателей ленты. Дутых, надуманных, в каких-то нелепых образах, как артисты провинциального ТЮЗа. Резкой черно-белой нотой выбивается Луна, ничего из себя не изображающий, во взрослых морщинах, с мудрыми и мокрыми глазами выпивохи. Просто актер и мужик. Жаль, что, видясь так редко, в этот раз мы пробыли вместе всего пять минут. Впрочем, такому достало б и одной, чтобы среди барахла досужей книжной болтовни, какую представляет собой многоголосье киноальманаха «Берлин, я люблю тебя», напомнить одним своим видом, какая же это достойная участь — жить.