29 мая на Wink выйдет «Фишер. Затмение» — продолжение криминального сериала, в котором следователь Боков (Иван Янковский), поймавший маньяка Сергея Головкина, охотится на другого серийного убийцу. Второй сезон популярного проекта, основанного на реальных событиях, не исследует природу зла, а, напротив, цепляется за свет, пробивающийся сквозь кромешную тьму. Режиссёрское кресло на этот раз занял Александр Цой («Смычок», «Жвачка»). Его подход к хтоническому миру «Фишера» отличается от метода Любови Львовой и Сергея Тарамаева («Дети перемен», «Чёрная весна»), работавших над первым сезоном.
Кинокритик Мария Ракитина поговорила с Александром Цоем о феномене популярности «Фишера», специфике второго сезона, причинах зрительской одержимости тру-краймом и хорроре мечты.
В 2023 году «Фишер» стал настоящей сенсацией, народным сериалом, о котором говорили все. Как вы думаете, чем обусловлена популярность этого проекта, рассказывающего о безумно страшных, а главное, реальных событиях?
Александр Цой: Во-первых, мне кажется, что это достаточно нашумевшая история и страшная. Долгое время она даже была какой-то пугалкой для детей, не только для взрослых. И [в сериале] она была достаточно честно рассказана, подробно, поскольку на тот момент, когда писался первый сезон, были живы (и сейчас, дай бог, живы) люди, которые занимались этим делом: расследовали, ловили, бегали и тратили на это огромное количество времени своей жизни. Была возможность с ними встречаться, узнавать подробности и не пропускать каких-то важных подробностей, даже человеческих. И поэтому, мне кажется, получился очень хороший материал для экранизации. И что уж говорить, он отлично срежиссирован и хорошо сыгран.
Первый сезон «Фишера» называли нашим «Охотником за разумом» и сравнивали с другими детективными триллерами Дэвида Финчера. На мой взгляд, в нём преобладает именно советская хтонь, а портрет эпохи выходит обречённым и ужасно мрачным, что отчасти соответствует действительности. Как бы вы охарактеризовали мир «Фишера»?
Александр Цой: Я бы так сказал: это один из основных, что ли, выбранных визуальных средств выражения. Не к тому, что 1992-й или 1994-й был именно такой мрачный и всё было плохо. У кого-то всё было хорошо. Это уже история диктует такое визуальное решение. И, наверное, оно выбрано правильно, потому что оно работает. Понимаете, через какое-то время, пройдёт, там, пятьдесят лет, может, двадцать, может, меньше-больше, и кто-то возьмётся сделать ремейк первого или второго сезона «Фишера», у него будет подробный текст, и он решит этот материал иначе. И там будет очень много солнечных кадров, где дети играют в летних лагерях, и всё будет так радужно, и при этом будут происходить дикие, страшные вещи. Так тоже возможно. Поэтому, мне кажется, здесь это просто решение креативной группы, которое оказалось правильным и совпало с потребностью зрителя.
Над первым сезоном «Фишера» работали другие режиссёры — Сергей Тарамаев и Любовь Львова, которые по-своему видели эту историю. Что вы привнесли во вселенную сериала от себя лично? Интересно поговорить о вашем авторском взгляде.
Александр Цой: Сложно говорить о своём авторском взгляде или стиле, потому что об этом, наверное, должны говорить люди со стороны, люди, которые наблюдают за тем, что мы создаём. Это ведь огромное количество людей делает большой вклад. Это общий вклад и такая же общая ответственность за то, что зритель увидит. Я могу сказать точно, что визуально мы привнесли что-то новое. Это безусловно, потому что я и [оператор] Максим Осадчий — мы совсем другие, нежели Сергей [Тарамаев] и Люба [Львова]. Оператором там был [Иван] Лебедев. Мы абсолютно другие люди, и мы воспринимаем и чувствуем какие-то вещи совсем иначе. И нам хочется по-другому это рассказать. Поэтому очень сложно сказать, чем второй сезон отличается.
Что происходит с героями в продолжении сериала? Отличаются ли они от своих характеров, заданных в первом сезоне?
Александр Цой: Я могу сказать точно, что персонажи не могут не отличаться. Персонаж Бокова не может не отличаться. Прошло два сценарных года с момента поимки Фишера. Когда мы с Ваней [Янковским] разговаривали по поводу роли во втором сезоне, я ему сказал главную вещь, которая, в принципе, меня вела всю эту историю, и, видимо, это и отразилось на визуале второго сезона. Я сказал: «Вопреки всему, мне хотелось бы, чтобы Боков бился за свет». Где-то вот в нём глубоко внутри есть одержимость борьбой за свет. Возможно, этого никто не увидит и не прочтёт, и он никогда никому об этом не скажет, но он как будто где-то глубоко чувствует это призвание. И он молча это делает, что бы вокруг ни происходило. С этой формулировкой очень связан визуал. Чем темнее [вокруг], тем ярче виден свет в человеке, который он излучает.
Вы уже упомянули, что на съёмках первого сезона команда «Фишера» консультировалась с очевидцами событий 1986–1992 годов, следователями, которые вели это дело. Как вы работали над сериалом с биографической точки зрения? Какие источники информации использовали, с кем общались для того, чтобы добиться фактической точности?
Александр Цой: Смотрите, здесь всё просто: авторы сценария полностью отвечали за происходящее в тексте, и это их зона ответственности за то, чтобы это было хорошо, достоверно и художественно написано буквами. Я сейчас говорю непосредственно про текст — кто куда пошёл, кто кому что сказал, кому сделал и во сколько. А потом приходим мы и пробуем это реализовать: снять, сыграть и создать написанный мир. И, конечно же, были разговоры, уточнения, без этого никуда, потому что многих нюансов мы не знаем. Мы не знаем тонкостей, как это происходило, поэтому какие-то вещи приходилось даже во время съёмочного процесса уточнять, дозваниваться до определённых людей и спрашивать, могло ли это быть так в 1994-м, можем ли мы себе позволить немножко придать этому художественности и этим самым слегка отойти от правды. Можем? Можем. Вот эта работа происходила до самого финала. Каждую смену мы могли задать вопросы определённым людям, следователям, консультантам — многим.
Пока нет никаких подробностей о том, какого именно маньяка ловит Боков во втором сезоне. В Сети предполагают, что главным антагонистом «Затмения» станет «Кубанский Чикатило», который в 1990-х орудовал на юге России. Но вы, наверное, не хотите раскрывать личность маньяка до премьеры, чтобы не разрушать интригу. Можете в целом описать специфику второго сезона, без спойлеров?
Александр Цой: Нам было важно создать атмосферу распада и даже какого-то разложения, в которой жизнь продолжает пробиваться сквозь коросту зла.
Авторы российских сериалов о маньяках очень часто пытаются подражать успешным западным проектам на ту же тему. Особенно шоураннеры любят ссылаться на заезженное «Молчание ягнят». Использовали ли вы какие-то референсы из голливудских триллеров о серийных убийцах или снимали целиком и полностью самобытную историю?
Александр Цой: Конечно, референсы на момент, когда группа договаривается и когда договариваются творческие единицы, например режиссёр, оператор и художник, наверное, необходимы для того, чтобы обозначить, о чём идёт речь, насколько хотелось бы в эту сторону [двигаться]. Но я всегда говорю, что референсы — это база, от которой надо идти ещё дальше и убегать как можно скорее. Я говорю про визуальные решения, про движения камеры, схему света и прочие нюансы. А вот таких разговоров: «Ну вот как в “Молчании ягнят”», — такого не было. Не знаю, плохо это или хорошо, но никаких прямых аналогий или каких-то приветов в сторону каких-то историй про маньяков не было. Не потому, что все умные или талантливые, и это тоже, наверное, отчасти. (Смеётся.) Но как-то мы сговорились с оператором, художником, как мы это будем делать, побежали вперёд и что-то стали сочинять. Понимаете, всё, что мы ни делаем, это всё уже когда-то было увидено, посмотрено, просто это отчасти переработано тобой, переосмыслено, и иногда из этого случается новый стилёк, а иногда нет.
Вам самому интересен тру-крайм? Почему вы захотели стать режиссёром второго сезона «Фишера»?
Александр Цой: Понимаете, я в принципе рассматриваю жанр как обёртку. Это как этикетка на вкусной конфете. И эта конфета может быть распробована как триллер, как хоррор, как комедия, как подростковая история, как мелодрама, как роуд-муви. Конечно, для меня это был опыт — поработать именно в этом жанре, но когда мне дали почитать первую серию, я подумал, что там есть то, о чём мы с вами говорили. Я в этом увидел героя, который почему-то этим занимается. Мир катится в тартарары, а он почему-то этим занимается. Он хочет узнать, расследовать, изменить что-то. Да, по большому счёту, наверное, ничего не изменится, если он возьмёт и поймает кого-то. А он это делает, он этим живёт. И вот эта вера в свет и попытка расставить хоть что-нибудь по полочкам, когда чем дальше — тем страшнее и запутаннее, откуда-то берутся в нём. И вот это мне близко. В этом есть я и про это я могу рассказывать, будь то триллер, хоррор и так далее.
То есть для вас Боков — такой одинокий воин света?
Александр Цой: Да, для меня так. Вот он в первом сезоне потерял супругу, остался один, он поймал Фишера, но потерял жизнь. Я так считаю. Жизнь ушла из него, а в нём что-то такое теплится, такой маленький огонёчек, который его заставляет искать этот свет или пытаться подмять этот мир, чтобы он стал светлее.
В одном интервью вы говорили, что для вас женские персонажи представляют больший интерес, чем мужские, потому что они сложнее. Во втором сезоне «Фишера» главная женская роль отведена уже не Саше Бортич, а Ирине Старшенбаум, которая тоже играет следовательницу. Можете рассказать про роль Ирины, чего от неё ждать?
Александр Цой: Нам показалось, что у Иры не было таких ролей. Ей предлагали и предлагают, наверное, очень мягких, лирических, нежных героинь. Нам показалось интересным попробовать, потому что в ней эта в хорошем смысле жёсткость присутствует. В ней есть этот стержень, который есть в героине. Нам показалось, что, возможно, наше предложение не то будет встречено отказом, но немного на сопротивлении, что ли. И Ира очень хорошо справилась с этим.
Я вообще сторонник того, что в человеке всё есть. Понятно, что кому-то лучше даётся сыграть такое [жёсткое], кому-то — более мягкое, нежное, но я убеждён, что как в человеке есть всё самое высокое и самое низкое, так и в актёре это есть, потому что это тот же человек. Другое дело, может ли он это всковырнуть, может ли он это честно признать в себе. И как только происходит это признание, оно и проявляется на время проекта. Потом это можно спрятать опять, убрать: реализовали и забыли. Чего ждать от героини Старшенбаум… Я думаю, что это будет удивление для поклонников — видеть её в таком амплуа, в таких проявлениях.
Как вы думаете, возможно ли вообще снять сериал об охоте на маньяка правильно, этично? Например, после выхода первого сезона сериала-антологии «Монстры» («История Джеффри Дамера») Райана Мёрфи обвинили в романтизации образа серийного убийцы. Вдобавок оказалось, что шоураннеры не спросили у семей жертв разрешения на использование их историй в сериале…
Александр Цой: Я, наверное, вас разочарую, но нет правильных способов, как это делать. Ну нет. Есть пьеса «Гамлет», и сколько раз в год её ставят, сколько вариантов уже поставлено — огромное количество. Кто-то решает этот материал так. Приходит другой режиссёр и говорит: «Нет, всё неправильно. Должно быть вот так». И только зритель понимает и чувствует, как правильно. Вот ему интересно, он смотрит — значит, правильно. Не смотрит — неправильно. И то и другое бывает. Всё это инструмент для повествования.
Как вы считаете, почему российский зритель одержим сериалами про реальных серийных убийц? Причём не важно, какое качество у этих проектов, — смотрят и «Чикатило», и «Хорошего человека». Понятно, что многие выросли на таких телепрограммах, как «Следствие вели…» и «Криминальная Россия», и у них, возможно, на подсознательном уровне отложилась тяга к такого рода историям…
Александр Цой: Это же архетипический страх перед злом, который проявляется в бабайке. В реально существующих бабайках. Мы приходим в театр или мы приходим в кино для того, чтобы прожить какую-то историю и что-то почувствовать. Посидеть, побояться, а потом зло это наказывают, и становится хорошо. Я этого сознательно хочу. Я прихожу в кино, чтобы посмеяться. Я прихожу в кино, чтобы поплакать. Я прихожу в кино, чтобы ответить на вопрос, как выглядит конец Вселенной, потому что мозг не может представить это, а кто-то предлагает мне увидеть это. Я в тёмной комнате открываю ноутбук и включаю какой-нибудь тру-крайм для того, чтобы прожить какие-то свои тайные страхи, желания. Вот так. Нравится людям бояться, проживать страх, а потом чувствовать, что у них всё хорошо. Я убеждён, что это просто какие-то встроенные в нас основные вещи.
Психологи, например, говорят, что люди смотрят документальные и художественные проекты о маньяках, чтобы почувствовать себя в безопасности.
Александр Цой: И это тоже. Это не со мной, где-то там происходит, а я в домике.
В вашем режиссёрском портфолио есть и другие успешные сериалы — остросюжетный «Смычок» и безбашенная, как сама молодость, «Жвачка». Складывается ощущение, что вы всё время экспериментируете с жанрами. «Смычок» — это криминальная история о талантливом студенте-скрипаче, который становится наркокурьером, а «Жвачка» — очень живой проект об ошибках юности и несбывшихся мечтах. В каких ещё жанрах хотите себя попробовать после детективного триллера?
Александр Цой: Попробовать хочется всё. Это может быть лёгкое роуд-муви, это может быть мюзикл, это может быть семейное кино. Другое дело, что, зная свои слабые стороны, я как бы не очень силён в хороших добротных ситкомах. Я отдаю себе в этом отчёт, поэтому хочется всё попробовать. Например, сделать классную комедию. Конечно, есть такая опаска, что может не выйти, потому что, говоря о себе, я не совсем, наверное, уверен в том, что я могу хорошо шутить. С другой стороны, я себя оправдываю тем, что необязательно быть комиком, чтобы снимать смешно. (Улыбается.)
Хоррор от вас очень интересно увидеть, потому что в российском кино этот жанр пока что оставляет желать лучшего…
Александр Цой: Это давняя мечта — сделать классный хоррор, который не то чтобы отличался, а выполнял свою функцию, чтобы его хотелось пересматривать. Хочется прожить жуть — включаешь это кино, чтобы потом просто со спокойной душой уснуть. Ты прожил этот страх, и тебе не страшно, ты испытываешь какое-то облегчение.
