В российский прокат впервые (!) выходит «Зомби по имени Шон» — полнометражный дебют Эдгара Райта, сделавший звёздами Саймона Пегга и Ника Фроста и моментально ставший классикой. О том, на какое кино повлиял этот фильм на самом деле и что оно говорит о нас сегодняшних, размышляет Павел Пугачёв.
Озорник-затейник
Думайте, что делаете, даря ребёнку 8-мм плёночную кинокамеру: может вырасти и кинематографист. Именно с любительских опытов — обычно вполне резонно оставляемых в режиссёрских биографиях за скобками — стоит отмерять творческое наследие Эдгара Райта. Главное, что он пронесёт спустя годы, смены континентов и получение статуса «современного классика» при жизни и даже до сорока, — озорство.
Озорство это даже не в юморе и интонации, но в отношении к кинематографической форме. Райт играет в кино. Главным образом его занимает монтаж и то, как с его помощью можно рассказывать любые истории, говорить без слов, шутить без сетапов и панчлайнов, миксовать жанры и быть ироничным всерьёз: чтобы убедиться, что последнее не оксюморон, забегая вперёд, вспомните как раз «Зомби по имени Шон», где гибель родных остаётся серьёзной и трагичной, будучи при этом чередой во всех смыслах убойных гэгов. Это зомби-муви, в котором мёртвые всё-таки умирают.
Но, как и с любой игрой, нужно понять её правила и законы. При всей панковости подхода, Райт на редкость прилежный ученик: не просто хаотично насмотренный киноман, а тонкий знаток кино, легко ориентирующийся в разных закоулках его истории и сохранивший при этом качество, которое теряют и многие киноведы, — умение удивляться.
Фрики и гики
Устройство кино Райт познавал практическими занятиями: сначала в своих любительских киноопытах, затем в полупрофессиональном полнометражном дебюте «За пригоршню пальцев» (1995) и авторском микробюджетном ситкоме «Долбанутые» (1999–2001), где Кубрик и Вачовски могли обжить одно пространство пародии на двоих, а жанр ситкома переизобретался радикальнее, чем в британском «Офисе». Отточив навыки визуальной комедии, строящейся на монтаже, игре с ракурсами, кадрами-оммажами и кадрами-пародиями (грань между ними у Райта нарочито размыта), он перешёл на территорию большого кино, взяв с собой из «Долбанутых» прежде всего комиков Саймона Пегга и Ника Фроста, гениев «комедии с серьёзным лицом» и — что важно — близких друзей. «Зомби по имени Шон», как и следующая их совместная работа, «Типа крутые легавые», — ода дружбе. Это бадди-муви, где дружба показана нежнее романтических отношений в иных мелодрамах.
Пегг и Фрост сдружились ещё с 90-х — если верить легенде, после того, как один из них в публичном месте воспроизвёл звук дроида R2D2, а другой моментально считал отсылку (да, когда-то гикам приходилось знакомиться вживую). Первый был незадачливым комиком с дипломом драматурга, алкоголизмом и вечным «всё сложно» в личной жизни, второй — весельчаком, повидавшим мир и стремящимся построить карьеру стендапера. Два гика, что в 90-е означало принадлежность не к массам, но маргиналам. Почти безработные творческие личности, тратящие редкие заработанные деньги не на ипотеку, а на комиксы, видеоигры и коллекционные фигурки «Звёздных войн», казались тогда городскими сумасшедшими. Чуть позже появилось слово «кидалт», обозначающее невыросших взрослых. Именно про них и рассказывает «Зомби по имени Шон».
Краткий курс счастливой жизни
Шону (Саймон Пегг) 29 лет, у него есть нелюбимая работа, любимая девушка (Кейт Эшфилд), хороший друг (Ник Фрост) и небольшая, но отличная коллекция виниловых пластинок. Его как будто бы всё устраивает, но вечный бардак в съёмной жилплощади, разбросанные по полу пивные бутылки и постоянная рассеянность говорят за него больше, чем готов выразить он сам. Надо что-то менять, но для этого нужен толчок — и им оказывается зомби-апокалипсис. Точнее, за ночь до паник на улицах Лондона возлюбленная объявила о своём решении с ним порвать, но привело это Шона только к любимому пабу и тяжелейшему утреннему похмелью, которое как рукой снимут первые зомбаки и необходимость наконец взять жизнь (и крикетную биту) в свои руки.
В пересказе это лихое кино может показаться чем-то тошнотворно дидактическим, мол, «взрослейте, инфантилы!», но вернёмся к началу: Райт прежде всего озорник, так что разговоры об ответственности, смелости и всех важных вещах (семья, дружба, любовь) в его исполнении будут произноситься с доброй улыбкой, шутками и постоянным сбоем ожиданий. Самое поразительное в «Зомби Шоне», отличающее его и от всей райтовской фильмографии, — то, как он остаётся одновременно сентиментальным и стёбным, полным чёрного юмора и ослепительного света. Нечто подобное из фильма в фильм будет пытаться повторить Джеймс Ганн в своей супергеройской фазе, но сравните любую слёзовыжимательную сцену из «Стражей Галактики» с финальными монологами героев Билла Найи и Ника Фроста тут: Ганн под такие эпизоды выделил бы грустную десятиминутку с разрывным треком из плейлиста «погрустить» под занавес, тогда как Райт выбивает смех и слёзы одновременно и на диких скоростях.
Новая жанровая рецептура
Ещё в год выхода у критиков часто звучал вопрос: а насколько это вообще «кино про зомби»? Понятно, что перед нами не зомби-хоррор в чистом виде, но и даже его пародийная составляющая не столь очевидна. В отличие от «Зловещих мертвецов» Сэма Рэйми, «Зомби по имени Шон» не переизобретает формулу зомби-хоррора и даже не планирует её особо высмеивать. Наоборот: Райт подходит к этому пласту кинокультуры со всем почтением, да и главные герои фильма быстро понимают, что к чему, явно видав такое в кино. Даже просят не употреблять слово на букву «з», как и полагается ценителям творчества Джорджа Ромеро.
Райту интересно пересобирать, но не взламывать. Штампы и устоявшиеся конвенции нужны ему как элементы, с которыми можно поиграть и собрать нечто не кардинально новое, но прежде всего живое и работающее. В этом смысле влияние «Зомби по имени Шон» можно проследить не столько в комедийном изводе зомби-хоррора (это скорее к Сэму Рэйми), сколько во всевозможных жанровых мэшапах: как на мертвячные темы вроде зомби-версии «Ромео и Джульетты» «Тепло наших тел» или комедийного сериала «Диета из Санта-Клариты», так и крупнобюджетного гик-кино типа киновселенной Marvel, где Эдгар Райт однажды чуть было не прописался. Постмодернизм придумал точно не он, но полнометражный ситком с внедрением элементов разных жанров — на это можно было и патент оформить.
А зомби кто?
Заложенную в оригинальном (Shaun of the Dead) названии отсылку к хоррорам Джорджа Ромеро (прежде всего к Dawn of the Dead, «Рассвету мертвецов») иногда передают буквально как «Шон живых мертвецов», но вопрос совсем не в трудностях перевода. Кажется, будто бы режиссёр очевиднейшим образом уравнивает Шона с мертвяками: начиная с повторяющегося гэга про тяжёлую походку поутру и заканчивая потребительским, унылым образом его повседневного существования. Всё было бы так и имели бы мы педагогическую комедию про взросление, если бы не финал.
В конце герой Пегга словно возвращается к базовым настройкам: так же, зомбически зевая, перетаскивает своё тело по дому — разве что стало прибраннее и любимая девушка рядом. Но изменилось кое-что ещё, и очень важное.
Одна из самых губительных для человека вещей — автоматизм существования. Жизнь по накатанной, без рефлексии, с повтором бессмысленных и неинтересных вам самим действий. Не путать с рутиной! Нет ничего плохого в каждодневных ритуалах, слаженном режиме дня, определённости в работе и личной жизни, минимуме самоедства. Но отчуждение от самого себя, вошедшее в привычку, страшней любых зомби-апокалипсисов. Первый большой фильм и первый шедевр Эдгара Райта ярко и точно демонстрирует разницу между автоматизмом и рутиной: если вы идёте до любимого бара с закрытыми глазами, даже вроде бы не собираясь туда, то в жизни точно надо что-то менять. А если планируете поход с утра, то всё не так плохо.
