«Кинг точно знает: у каждого есть свой Пеннивайз, который ходит по пятам с самого детства, и ему совершенно необязательно быть клоуном», — 30 лет назад состоялась премьера телефильма «Оно» Томми Ли Уоллеса. Сделанная по заветам и правилам телевидения 90-х, больше похожая на пьесу, а не фильм, картина Уоллеса для кого-то лишь предвестник более мощной (удачной) попытки воссоздать ужас Дерри на экране (это мы про экранизацию Мускетти). Но «Оно» 1990 года, лишённое продвинутых спецэффектов, разрешения на демонстрацию жестоких сцен, связанных с детьми, бутафорской кровью пугает тем видом ужаса, который выдумываешь, когда связаны руки. Настасья Горбачевская рассказывает о том, как создавалась эта экранизация.
Опережая Стивена Кинга и режиссёра экранизации, будь то Томми Ли Уоллес или Энди Мускетти, перед Дерри, перед библиотекой со стеклянным переходом от детской секции к взрослой, кинотеатром «Аладдин» и пустошью у Кендускига, выше Пола Баньяна и ярче жёлтого плаща мальчика Джорджи, впереди них всех в авангарде несётся танцующий клоун Пеннивайз. Эмблема, символ, статуэтка на полке, принт на футболке, татуировка на плече: жуткий клоун с взлохмаченными волосами, цветастым нарядом и двумя (тремя, десятью) рядами зубов. «Мы все летаем здесь внизу!» — заливистый смех обещает попкорн и сладкую вату, а вместо ярмарочного праздника оживают самые страшные ночные кошмары. Если попробовать в двух словах пересказать сюжет романа (в этом случае кино в общем-то вынуждено стать пересказом книги), всё упрётся в парадоксальные кошки-мышки: дети бегают от клоуна по всему городу, проходит 27 лет (30, вечность), и теперь уже взрослые носятся туда-сюда по штату Мэн за Пеннивайзом и от него. Идеальный солдат поп-культурного фронта: едва ли найдутся люди не из числа фанатов, способные перечислить по именам всех семерых неудачников, узнать же Пеннивайза им не составит труда. Грустная ирония в том, что по большому счёту едва ли «Оно» — история о страшном клоуне из канализации.
Стивен Кинг писал роман долго и мучительно, а после публикации 15 сентября 1986 года точно так же воевал с критиками: слишком длинно, слишком пространно, слишком запутано и жестоко — для короля ужасов не осталось ничего святого! Закономерно или вопреки, всё же книга стала бестселлером, продажи сделали своё: «Оно» занимало место на полках читателей, а полки писателя занимали премии. Любовь Кинга и кинематографистов взаимна до маниакальной одержимости, но, увы, не всегда одинаково плодотворна. Конец 80-х был удачным временем для этого брака литературы и экрана: «Останься со мной» почти одновременно с выходом «Оно» из печати бил рекорды сборов и зрительского обожания (Кинг и Роб Райнер рукоплескали друг другу), а в 1989-м всех жутко напугало «Кладбище домашних животных» Мэри Ламберт.
Канал ABC, приобретя права на экранизацию «Оно», был решительно настроен оседлать эту волну успеха: поначалу за работу взялся Джордж Ромеро, но не срослось. Он планировал утрамбовать роман минимум в восемь серий (никак не меньше шести), запал амбиций автора канал не разделил: квоту сократили сначала до трёх, а потом и вовсе урезали до двух. Сценарист Лоуренс Д. Коэн (автор адаптации «Кэрри» 1976 года) подступился к фолианту: шутка ли, превратить более 1000 страниц в 200? На освободившуюся роль постановщика пригласили Томми Ли Уоллеса. До этого он несколько раз работал с Джоном Карпентером как художник и успел самостоятельно снять продолжение культового «Хэллоуина» под порядковым номером три: того единственного, что обошёлся без Майкла Майерса, а принадлежал к франшизе одной только вывеской. Удачное стечение обстоятельств или злой рок, судить и сейчас сложно: до присланного сценария Уоллес книгу в руках не держал, но, разумеется, о Кинге знал не понаслышке. Получив рукопись, режиссёр отказался сделать то, что позже с азартом воплотили Мускетти и Доберман: поделить жизнь неудачников на до и после, разорвать систематизированную и параллельную структуру Кинга на независимые тома, раздробив динамику зеркального нарратива. Телеверсия 1990 года — взгляд ретроспективный, как и сам роман: история о повзрослевших детях, которые силятся вспомнить, что же случилось тем самым летом, когда им будто бы удалось победить злого клоуна.
Проект Уоллеса был в заложниках с самого начала, в ещё более узких тисках он оказался сегодня: с одной стороны нависает скалой роман-оригинал и вечные крики читателей: «Книга — лучше!» С другой подпирает двухтомник Мускетти с монструозным бюджетом и помпезными CGI-бравадами: первая глава побила рекорды кассовых сборов в категории R. Ещё и осязаемая теснота: толпу людей (только в клубе неудачников их семеро) необходимо затолкать в квадратную рамку 1.33:1. Но беда не только в буквальном формате экрана, но и в строгом уставе вещания. Стартовал первый сезон «Твин Пикса» — телевидение будто бы начало постепенно меняться, но всё ещё было организмом неуступчивым и заскорузлым, не готовым принять рискованные правила игры. Одна из главных заповедей голубого экрана гласила: дети не должны подвергаться опасности. Но разве не именно об этом писал Стивен Кинг?
Киноделам пришлось выкручиваться, чтобы не потревожить установленную нравственную планку: кровь только в раковине, на фотографиях и внутри проклятых воздушных шаров. Если не знать заранее, то можно и не заметить: хулиганы во главе с Генри Бауэрсом приставляют нож к телу Бена, но не ранят его — зрительское восприятие само дорисует картину увечья (почти как у Хичкока в сцене убийства в ванной). Бюджета, перераспределённого в пользу зарплаты многочисленных актёров (средства колоссальные для ТВ, но всё равно не исчерпывающие), хватило лишь на куцего паука (хтонический монстр в финале), которого актриса Аннет О’Тулл назвала «королевским крабом Аляски»; отрезанную голову Стенли снимали, заперев Ричарда Мейсера в железном ящике холодильника (иронично для тех, кто помнит книгу), а чаще, чем графику, на постпродакшене использовали анимацию.
Что же остаётся авторам ужасов, когда в спину дышат 80-е, буквально залитые галлонами бутафорской крови? Чуть ли не главной прелестью жанра (в случае слэшеров точно) стала демонстрация новых изощрённых убийств, эффектных шоу-стопперов, смакующих зрелищность насилия. Как заставить клоуна быть страшным на экране, если он может только стоять в углу, игриво махать рукой и периодически улыбаться?
Создателям осталась одна только сила слова и пауз между: актёры пусть и могут сцена за сценой отыгрывать ужас на перекошенных лицах, но чаще они вспоминают и бесконечно рассказывают друг другу о том, как же им было страшно. Возможно, в этом и кроется альфа и омега романа: исповедь взрослых, состоявшихся и успешных людей о том, как в детстве им было жутко и одиноко, и боялись они, конечно, не клоуна. «Оно» Уоллеса, в сущности, не сериал и не телефильм — это пьеса, заснятая на камеру, почти что голая драматургия, спектакль, разыгранный при помощи реплик, украденных со страниц Стивена Кинга.
На первый взгляд, «Оно» прикидывается театральной сказкой: если не о тролле под мостом (норвежский фольклор вдохновил Кинга), то о заблудившихся в чаще Белоснежке-Беверли и шести её гномах. Неудачники — будто маски комедии дель арте, номинальные трафареты, маленькие человечки в разноцветных колпачках: Тихоня, Ворчун, Весельчак, Умник — характерные карикатуры, уравненные в чувстве своего страха. В оптике Уоллеса и дети, и затем взрослые образуют единую замкнутую систему, кочующий механизм, сыгранный ансамбль, рассыпающийся на осколки и собирающийся заново, по большому счёту лишь этим единством и существующий. Ещё одна произнесённая вслух реплика, ещё один монолог и одно воспоминание, и каждый из типажей становится носителем собственной трагедии с человеческим лицом. Пусть не греческой и не шекспировской, вместо Отелло, Офелии и Горацио здесь всего лишь Билл, Бен, Майк и Стен, но их тихая драма несчастливого детства более ощутима и понятна каждому в штате Мэн, в Мичигане или Канзасе, вполне возможно, что и в Датском королевстве тоже. Травмы, ставшие будничными, будь то смерть брата, безразличие родителей, домашнее насилие, расизм, комплексы, слепота и глухота соседей — всего этого боялись неудачники, а не кровожадного клоуна. Уоллес, раскладывая свой спектакль на мизансцены и акты, прекрасно отдавал себе в этом отчёт: его лузеры становятся сильнее каждый раз, когда проговаривают вслух чувства. Когда нет нужды сидеть, обхватив руками коленки, один на один в тёмном чулане напротив своего ужаса, а можно поделить страх поровну на всех, его с каждым разом остаётся всё меньше и меньше.
Лишь периодически театральное действие прерывается цирком. Играет каллиопа, открывается занавес, появляется нарядный конферансье. Тим Карри, вознесённый на Олимп обожания за эту роль, клоун как минимум настоящий (если позволите, аналоговый). В нём нет эфемерности, прозрачности или намёков, Пеннивайз — осязаемый и конкретный аватар страха, его можно потрогать руками, а детский мир в первую очередь тактильный — реальность познаётся на ощупь. Но страшен, конечно, не он сам, а то, что он знает самое тайное и самое сокровенное, чего порой и сам про себя знать не можешь.
И всё же парадокс и незыблемая сила этой драматургии, касающейся материй куда более тёмных, чем куклы, оборотни и кровь в раковине, — то, что она и правда родственница сказки. Только в сказке Джульетта может ожить, если Ромео того изо всех сил захочет. Оливия Хасси сыграла юную Капулетти в картине Франко Дзеффирелли, здесь она жена главаря неудачников Билла Денброу, заики в прошлом, автора романов-бестселлеров в будущем. Одра встречу с мёртвыми огнями в логове Оно не перенесла, впала в транс и забылась. Уоллес финал Кинга экранизирует подстрочником: Билл и Одра, обмякшая и безучастная, несутся по Канзас-Стрит на стареньком велосипеде Сильвере, и Джульетта возвращается к жизни. «Сильвер, вперёд!» — ребёнок верил, что на нём можно обогнать самого дьявола, взрослый представил, что получится обмануть смерть. В этом-то и вся разница, дети верят в магию обычных и любимых вещей, взрослые забывают, как устроено волшебство.
«Оно» Томми Ли Уоллеса — не сам ужас, не паника и не болезнь, а ощущение бьющего гусиной кожей озноба, ряби дыхания и гнетущего предчувствия. Критерий страшно/не страшно, как и сравнения лучше/хуже, едва ли можно измерить градусником или линейкой, они рушатся и рассыпаются на разные голоса. Для тех, кто родился в 80-е, вполне вероятно, не найдётся клоуна страшнее, чем тот, что был у Томми Ли Уоллеса, в нулевых — у Мускетти. Но страх, который прячется за белой кожей танцующего мерзавца, будем общим и ещё через 27 лет. Кинг точно знает: у каждого есть свой Пеннивайз, который ходит по пятам с самого детства, и ему совершенно необязательно быть клоуном.
