26 ноября в Риме в возрасте 77 лет умер Бернардо Бертолуччи — один из важнейших итальянских кинематографистов ХХ века, снявший всего два фильма в веке ХХI: «Мечтатели» и «Ты и я». Отношения режиссёра со временем — болезненная, но ключевая тема в творчестве Бертолуччи. Подробнее — Зинаида Пронченко.
Два главных слова во вселенной Бернардо Бертолуччи — секс и страх. Именно в такой очерёдности, как в названии знаменитого философского эссе Паскаля Киньяра о трансформации античного искусства — от наивного жизнелюбия греков к чёрной меланхолии римлян. Оба эти чувства уживались в творчестве Бертолуччи десятилетиями. Восторженная убеждённость в том, что новые времена непременно наступят, слепая вера в коммунизм, который избавит человечество от конформизма и прочих недугов. И вместе с тем не утихающий ни на секунду страх, даже ужас, что смерть случится со всеми нами раньше социальной справедливости, внутреннее знание, что крах идеалов неизбежен.
фото журнала People
Бертолуччи — родом из детства, из мая 68-го, весны неоправдавшихся надежд, которая из нынешней зимы тревоги нашей кажется воистину потерянным раем. Он словно так и остался на парижских баррикадах, не заметив или притворившись, что не заметил, что с улиц революционеры давно переместились в музей. В отличие от старшего товарища и кумира Годара, который по-прежнему живее всех живых, Бертолуччи превратился в ретрограда, почти всё, что он снимал начиная с экранизации великого романа Пола Боулза «Под покровом небес», — попытка реставрации большого стиля, восхитительные в своей незамутнённой красоте виньетки, обрамляющие пустоту. Автомат уже стрелял вхолостую, на фоне едкой иронии, с которой подросшая молодёжь деконструировала святая святых, шестидесятнические мифы, ностальгия Бертолуччи выглядела слезами старика.
В недавнем ёрническом байопике Мишеля Хазанавичуса «Молодой Годар» есть объясняющая очень многое сцена ссоры с Бертолуччи на залитой огнями Пьяцца Навона. Годар там, может, и смешон, но напыщенные итальянские интеллектуалы, свято верующие в волшебную силу искусства, не осознающие критической дистанции между вымыслом и реальностью, а именно она от них ускользает (красота как раз остаётся, но что нам в ней) — ещё смешнее. Послав всех к чёрту, Годар уходит, а коллеги сначала растерянно, а потом с обидой смотрят ему вслед. Похожим образом развивалась и их творческая судьба.
Перманентной революции не случилось, от яростного ниспровержения в лучших своих картинах — «Конформисте» и «Последнем танго в Париже» — к консервации руины в «ХХ веке» и далее по фильмографии. Вплоть до откровенно мертворождённых «Ускользающей красоты» и «Мечтателей», может, и пронизанных искренней любовью к молодости, но страсть эта болезненная, заражённая каким-то вампирическим вуайеризмом — оно и понятно, молодость-то чужая. Всегда идентифицировавший себя с героями своих фильмов Бертолуччи (Жан-Луи Трентиньян и Марлон Брандо — это, конечно, он сам) под конец жизни уже мог смотреть на них только со стороны: как вожделеет Лив Тайлер Джереми Айронс в «Ускользающей красоте», или вовсе бесплотным духом, не найдя себе двойника в кадре, растворившись за камерой в «Мечтателях», лаская взглядом ménage à trois, поскольку присоединиться к нему не в силах. Что-то подобное чувствуется и у Терренса Малика в «Песни песней», но без горького осадка и без зависти, самого непродуктивного чувства на свете.
Однако стоит признать, что кино Бертолуччи всегда снимал с удовольствием, будто занимался любовью, потому так чувственны все его картины, даже если местами удовольствие было односторонним, а погоня за ним эгоистичной и жестокой (история Марии Шнайдер, чью карьеру и жизнь разрушил фильм «Последнее танго в Париже», тому пример). Это удовольствие, лишённое какой бы то ни было рефлексии, моментально, со вступительных кадров передавалось зрителю, необязательно было даже садиться в первый ряд, как делали герои «Мечтателей», чтобы ощутить звериную энергетику, которой сочился экран. Сегодня, когда искусство оказалось в плену идеологий и секс стал синонимом страха, кинематограф Бертолуччи post mortem может быть даже важнее, чем при жизни мастера, и снова удивительным образом несёт в себе освободительный заряд. Сам того не ведая, он обманул время и из музея невинности вернулся на баррикады юности.
