Антон Фомочкин собирает портрет экранных ипостасей французской актрисы — формально потому, что та празднует 39-й день рождения, фактически… Камон, это же Сейду, разве нужен повод?
Одним густым осенним вечером двое мужчин сидели в бистро. Один (Жан-Мишель Порталь), едва скрывая снисходительную дружескую улыбку, слушал другого (Луи Гаррель) — доведённого до изнеможения романтическими терзаниями школьного учителя итальянского. «Будь осторожен, она какая-то странная. Очень сдержанная и в то же время такая чувственная», — предупреждал советчик. «Она хрупкая!» — парировал влюблённый болван. «Ну нет, она хищница, ты сам убедишься», — теряя улыбку, настаивал визави.
Через пару минут товарищи сошлись на том, чтобы заказать по стопке водки, и остались каждый при своём. Речь шла о Жюни (Леа Сейду), старшекласснице с несовременным летним именем и пытливым умом, чьё понимание любви едва ли могло быть осмыслено её сверстниками, не читавшими от корки до корки Флобера, Расина и других классиков, писавших о чувствах так же возвышенно и чутко, как в своём подростковом возрасте думала она.
В дискурсе всё той же сумеречной беседы в бистро стоит рассматривать и карьеру актрисы Сейду. Достаточно её героине появиться в кадре, может показаться, что ту можно охарактеризовать наверняка, но там, где ангельский лик, непременно во взгляде мерещится бесёнок, и наоборот. Так какая же тогда Леа? Она из той редкой породы французских актрис, которые, в каком фильме ни окажись, всегда будут непостижимы. Это качество можно использовать по-разному. Примеряя на Сейду маски, типажи, образы и роли, режиссёры в равной пропорции угадывали и ошибались — заставляя её лить слёзы впустую или же, наоборот, обрамляя природную загадку, что хлеще пресловутой ухмылки Джоконды украдкой годами выглядывает с экрана.
И правда, поди разбери, хищна она, хрупка или всё вместе.
Колючий подросток
Одна из главных ранних ролей Сейду случилась в фильме Ребекки Злотовски Belle Épine — расхожий перевод названия которого, однако, не совсем точен. Красивое словосочетание «Прекрасная заноза» легко способно ввести в заблуждение. Безутешная Прюданс, решившая изжить семейное горе утраты, отпустив себя, не впивается в окружающих острием своего внимания, преследуя и неустанно напоминая о себе (как можно подумать). Épine — не заноза, а колючка. Проще говоря, шип.
Все трудные подростки в исполнении Сейду и есть клумба неприступных роз. Не цапнет, пока не дотронешься. Такие девушки лишаются невинности с горя, лишь бы что-то почувствовать. Воруют в магазинах, чтобы быть пойманными. Ищут встреч с плохими парнями в кожаных куртках. Протестуют против духовных традиций. Неустанно лгут. А на деле хотят лишь заботы и ласки.
Без родительского внимания совсем потерялась и героиня Сейду Леа (да-да) в «Строго на юг», обжигая парней стихийными танцами и утешая всплесками копны своих непослушных золотых волос. Её принцип — переспать с каждым смазливым встречным — результат щемящего одиночества, и оттого только больнее.
«Жизнь всегда такая безобразная?» — с лёгким раздражением интересуется в этой картине Леа. Увы, турбулентность юности особенно неприятна — придётся потерпеть.
Дать совет юным героиням Сейду способно лишь прошлое. В компании такой же взбунтовавшейся оторвы от важного ретро-ответа с нонконформистским норовом отмахивалась и Прюданс, ибо негоже любить старьё. А стоило бы! Ведь заботливый голос с любимой папиной пластинки убаюкивающе-провидчески просил: «Терпения, Прюданс». Куда прозорливей оказалась та самая Жюни из «Прекрасной смоковницы» Кристофа Оноре, но и её горе — от ума. Она тоже пережила утрату и теперь измеряет чувства категориями абсолюта. К примеру, сложно довольствоваться страстным мимолётным романом, когда тебя когда-то любили до самой смерти. Так её парадоксальная непостоянная мудрость свела с ума и учителя итальянского, и нежного одноклассника, начитавшегося на уроках Пастернака. Ну не прелесть?
Фаталь
Впрочем, бывало и наоборот. Знания, а точнее, чеховская поэтика затмила капризной актрисульке Мари-Жюли и день, и ночь в «Маленьком портном» Луи Гарреля. Томно разыгрывая высокую мелодраму в личной жизни, она напрочь забыла о том, что должна с тем же рвением отдаваться храму Мельпомены, а не гримасничать, флиртуя с далёкими от тонкостей театральной драматургии парнями.
Одним из случайных жертвенных кавалеров и оказался храбрый маленький портняжка. Поистерив, Мари-Жюли стала науськивать потерявшего голову бедолагу сбежать с ней в Лондон. Это же приключение, как в книжках! Будь Портняжка старше — наверняка слёг бы от сердечного приступа, рассуждая, можно ли так просто взять и бросить свой быт. Но Мари-Жюли — опыт, приходящий в жизнь каждого «зелёного», незаурядного ремесленника и выковывающий в нём индивидуальность.
Старлетка
Голливуд падок на молодых европейских актрис, тем более в подходящий момент оказавшихся в нужном месте. Но даже будучи французской фактурой на экспорт, Сейду в свои двадцать работала с лучшими. Второй план у Квентина Тарантино («Бесславные ублюдки») и Ридли Скотта («Робин Гуд»)? Ну и пусть! Великие же не ошибаются, тем более в мелочах.
Девушка Бонда
За десятилетия экранной жизни агент 007, не церемонясь, бросал толпы красавиц — разбитых сердец хватило бы засыпать осколками целый луна-парк ловушек очередного хитроумного злодея. И именно Сейду в серии осталась той женщиной, что не только родила Бонду дочку, но и, если бы не происки очередного террориста (да ещё и с именем Люцифер), наверняка заставила бы шпиона остепениться.
Власть
В «Лобстере» и «Французском вестнике» Сейду иллюстрировала две функции власти. Карательную и мотивирующую. В первом случае именно она коварством возводила непритязательную антиутопическую историю близости двух близоруких людей в степень античной трагедии (за что, естественно, поплатилась). В диораме Уэса Андерсона, на протяжении всей жизни болеющего галломанией, актрису нарядили в суровую надзирательницу трудной судьбы, вдохновляющую скандального художника (Бенисио Дель Торо) писать полотна в неволе. Охотно верится, в кино Сейду побуждала мужчин и на менее созидательные вещи.
Но самая подлая власть в исполнении Леа — завистливая. В «Лурде» Джессики Хауснер Сейду играет Марию, волонтера, назначенную сопровождать колясочницу Кристину (Сильви Тестю). Но в стенах католической святыни с женщиной случается чудо — она встаёт. И ладно злопыхательство просыпается среди других членов группы, сокрушённых, что благословение прошло мимо, нет (какими бы набожными они ни были), со всем презрением во взгляде, на которое только способна актриса, ненавидеть Кристину начинает и Мария. Этот нахмуренный прищур будто бы становится кульминационным, нокаутирующим проявлением социальной силы, которая заставляет несчастную героиню вернуться в кресло ради «нормы».
Слёзы
Сейду плачет почти во всех фильмах, потому что никто не делает этого лучше. Её грусть — базовая настройка, ведь мир несправедлив, любовь конечна и вообще, чтобы улыбнуться, надо и пострадать. Слёзы, которые Леа проливает на экране, как и подобает настоящему искусству, очищают и лечат. Если по роли Сейду не плачет, то, скорее всего, режиссёр не очень понимает, кого нанял.
Франция
Сейду сыграла Францию дважды. Сначала у Вуди Аллена («Полночь в Париже») она воплотила образ современного Парижа, ради которого можно оставить как мысли о фантомных посещениях Belle Époque, так и потенциальную женитьбу на толстокожей американке, с которой вы по-разному чувствуете культуру, а значит, и жизнь. Леа в фильме знает цену классическому джазу, а ещё любит прогулки под дождём — ну как тут не влюбиться?
Францию Сейду сыграла и у Брюно Дюмона («Суперзвезда»). В прямом смысле. Её героиню зовут Франс де Мёр («Франция умирает»), она впавшая в меланхолию журналистка, и с точки зрения пролитых слёз эта картина — настоящая порнография. Сейду плачет едва ли не в каждой сцене. В её взгляде — вся пасмурная печаль осеннего Парижа. Франс неустанно проходит через трудности. Её предают. Её покидают. Ей перестают верить. Ежедневные луки (тяжёлый люкс!) тяжелы и обременительны. Тяжесть бытия невыносима. Но Франс всё равно есть, и она прекрасна. Ведь, как подметит при встрече с ней случайный бродяжка, «даже когда ревёшь, красивая».
Музыкальная пауза
«Ты спишь в одеяле, как ножик в пенале», — обращаясь к Прюданс, убаюкивал голос с пластинки. Сложно придумать строчки, которые лучше могли бы описать органику Леа.
Лакуна в истории
Сейду дважды работала с Бенуа Жако, и оба раза это были реконструированные страсти давно минувших лет. «Прощай, моя королева» фиксировал последние дни Марии-Антуанетты (Дайан Крюгер) через перспективу её придворной чтицы Сидони (Сейду). Биография последней слишком скромна, чтобы ею делиться, вот и получается не девушка, а сплошная тайна. Она — лик той простецкой Франции, что до последнего вздоха восторгалась монархией за её стать, мечтая хотя бы на пару книксенов приблизиться к солнцеликим, а не мятежно занимать их места. Вторая совместная работа Жако с актрисой — «Дневник горничной» по роману Октава Мирбо. Если бы Марию-Антуанетту не гильотинировали и она прожила ещё сотню лет, наверняка эта книжка в исполнении Сидони очень понравилась бы королеве. Ведь та любила лёгкую прозу и модные журналы, а не пыль нравоучительных фолиантов.
Злодейка
В отличие от Джеймса Бонда, к Итану Ханту Сейду благосклонна не была.
Мать
Благополучная и цветущая в «Одним прекрасным утром». Стриженная под Джин Сиберг времён «На последнем дыхании» Сейду играет мать-одиночку Сандру, влезшую в интрижку с интеллигентным женатиком (Мельвиль Пупо). Но, помимо мимолётных мук совести, в этой внешне бесконфликтной картине ничего удушающего героиню не ждёт. Главная беда, по мнению режиссёра Миа Хансен-Лёв, — неумолимый ход времени, поэтому все слёзы Сандра прольёт по светлой грусти. И если что-то способно вылечить душу, то это проведённое с близкими прекрасное утро. Желательно на холме базилики Сан-Крекер (или где-нибудь, где так же чудесно).
Спойлер! Мать-доппельгангер Сандры Сейду сыграла десятью годами ранее в «Сестре» Урсулы Мейер. Отрезвляющей мелодраме об осевшей в халупе близ альпийского курорта девушке-алкоголичке, попросившей своего сына назваться её младшим братом.
Идея
Большая часть лучших фильмов с Сейду — те, где она воплощает идею.
Например, в двух выдающихся картинах Арно Деплешена Сейду играет роли, напоминающие явления природы. Во «Внебрачных связях» — плод воображения немолодого писателя Филипа (Дени Подалидес), который по мере мыслительного процесса всё крепнет, обретая объём и плоть, как обычно и бывает в прозе больших писателей. Где же грань между реальным опытом и талантливым вымыслом? Автофикшен — это документальный эксгибиционизм или отредактированная исповедь?
Описываемая любовница определённо когда-то была, и каждая их совместная ночь была нежна, но на страницах романа Филипа всё равно появляется совсем другая женщина. Возможно ли её опознать? Да и нужно ли? Сейду, конечно же, безупречна в образе воплощённой женственности, сокровенной и секретной, что совместные встречи в кабинете Филипа. В их мир всё время вторгаются осадки, дожди или снегопад, не иначе как чтобы ещё сильнее сблизить.
В святочном, художественно облагороженном тру-крайме «Боже мой» Деплешен использует внешность Сейду в качестве обманки, чтобы явить одного из главных демонов того ада, которым становится его родной город Рубе по ночам. Эта метафантазия представляет актрису одной из двух половинок современного беспричинного Раскольникова. Деплешен вновь размышляет о правде и факте, пропущенном через художественный жест, заставляя героиню Сейду выступить в качестве актрисы в следственном эксперименте (чем не театр жестокости). Она сама бы рада притвориться жертвой, но взгляд Леа в этом фильме особенно холоден, выдавая интригу без слов.
В мечтательной инди-драме Дрейка Доримуса «Зои» Сейду сыграла андроида, который научился чувствовать, — первоначально будучи идеей изобретателя (Юэн Макгрегор), в том, чтобы стать идеальным партнёром. Шутка ли, в ответственный момент выясняется, что её модификация неполна, ведь она не умеет плакать. К счастью, Доримус предусматривает в Зои 2.0 правильные параметры сантиментов.
Идеал-обманку воплощает Сейду в «Истории моей жены», разочаровывая своей неслаженной хитростью добродушного честного моряка, решившего в романтическом порыве найти суженую благодаря судьбе и сделать предложение первой встречной. Освежающих брачных впечатлений и ревностного девятого вала ему хватит на десятки ходок вперёд. Сейду в этой конфигурации маняще-властна, как и подобает русалке, едва не погубившей бравого капитана.
И, наконец, лазурным затмением для юной девушки Адели (Адель Экзаркопулос) стало знакомство с синеволосой Эммой. Вновь всё упирается в опыт.
Эмма — идея свободы и творческой (она художница), и личностной. Она старше и насыщенней. Адель интересна эта вселенная, но способна ли она там прижиться? Экзаркопулос в этом фильме — предельно земная, кровь с молоком, тарелка спагетти и танцы под Lykke Li. А Эмма — волна. Собьёт и испарится, ведь Адель не невесома.
Кукла
Киногению фарфоровой бледности Сейду тоньше всего отразил Бертран Бонелло в «Предчувствии». Повергнутая в череду реинкарнационных чувственных поражений, её героиня в одном из таймлайнов оказывается замужем за владельцем фабрики по производству кукол. Как-то своему кармическому возлюбленному (Джордж Маккей) она без труда показывает, с кого все эти пупсы были списаны… Бесстрастно замерев.
Но Бонелло идёт дальше. «Предчувствие» — посвящение экранной естественности Сейду. Для режиссёра она и есть та чувственная красота, эстетика, без которой кино просто не может существовать. Ведь скопированные с неё куклы в этом мире не из фарфора, а из целлулоида. А целлулоид — плоть кинематографа.
Объятия
В фильмах, где снимается Сейду, объятие говорит куда больше поцелуя. Но даже если этот жест единения и приносит её героиням покой, те не перестают плакать. Да, теперь она не одна и может разделить все тяготы с кем-то, но и освободительная печаль тоже пробуждает слёзы. И всё-таки она хрупкая. Как кукла из целлулоида.
