Сельская хтонь, балабановский хоррор, сталинский нуар — российское кино имеет много масок, но ищет ещё больше типов идентичности в надежде обнаружить суть русской души, которую не стыдно показать миру. Другое дело — голливудское и европейское кино. Совсем недавно сгинула Вилланель в финале «Убивая Еву», к концу подошёл третий сезон «Великой», а театральный «Дядя Ваня» готовится получить новую адаптацию с Эндрю Скоттом, который сыграет вообще всех. От костюмной драмы до последнего боевика — что-то побуждает зарубежных режиссёров обращаться к русскому культурному коду, но что-то также заставляет нас с любопытством оглядеть себя с их точки зрения — и увидеть раздражающую клюкву. Анастасия Веселова рассказывает, как выглядит русская культура на экспорт и что мешает выключить оптику чувствительного цензора.
Rusplotation, или миф о «красной угрозе»
Смеющаяся Грета Гарбо в комедии «Ниночка», усатый Юл Бриннер в роли Тараса Бульбы — с того момента, как начал расцветать Голливуд, русский колорит тревожил и будоражил интерес зрителей и режиссёров, продюсеров, многие из которых были эмигрантами, бежавшими от революции и репрессий. Элитарный русский балет гастролировал по миру, пока это было возможно, Мэрилин Монро безуспешно лелеяла надежду сыграть Грушеньку в «Братьях Карамазовых», а Вивьен Ли примеряла образ Анны Карениной. Неудовлетворённое любопытство пополам с фольклором породили эталон клюквы с расписными рубахами, Распутиным и медведями. Когда оставаться в этих рамках уже было невозможно, а проникнуть за шторку железного занавеса не получалось, русскую экзотику сменила советская. Так родились мифы о идеологически несгибаемых «спящих шпионах», нечеловечески выносливых балеринах на службе КГБ и меховых шапках, которые эффектно носили в триллере «Красный воробей». Преображение angry Russian в оптике иностранного кино можно со всей ясностью рассмотреть, даже ограничиваясь шпионским жанром, — весь он неизбежно сойдётся на «красной угрозе».
Холодная война — краеугольная тема, которая сформировала стандарт русской киноклюквы. Вопреки стереотипам, эффект отложенной реакции на социальные и политические трансформации дал пышные побеги лишь после распада СССР. Если с 50-х годов до начала 90-х в Голливуде поднимали русскую тему так редко, что проекты можно было пересчитать по пальцам, с середины 90-х и до нулевых страна, лишённая государственных институтов и набитая ядерным оружием, стала тревожным и любопытным воплощением собирательного образа Чужого — непознаваемого культурно и идеологически, опасного. Поэтому зарубежное кино, вероятнее всего, проигнорирует русского персонажа в комедии или драме, но ему обязательно найдётся место в триллере и боевике.
Фильм бондианы «Золотой глаз» с Пирсом Броснаном рисует ледяную Россию красной краской: ГУЛАГ, коррумпированные генералы, которые помнят коды от ядерного чемоданчика лучше, чем имена собственных любовниц, мечты о подрыве мировой финансовой системы. «Рокки IV» выводит образ противостояния американца русскому на абсурдно новый уровень, когда выпускает на ринг боксёра Ивана Драго, который выглядит как смертоносное орудие коммунизма. В детективе «Шпион, выйди вон» к советскому агенту разведки добавляют побитую жену в исполнении Светланы Ходченковой — есть в «красной угрозе» нечто маскулинное, будто у холодной войны лицо не может иметь женских черт. Женщины берут инициативу в свои руки лишь начиная с прошлого десятилетия. В киновселенной Marvel появляется красноволосая, смертоносная красотка Наташа Романофф из КГБ: избитая русским пожилым генералом, она раздражённо подмечает в неожиданном телефонном звонке, что ведёт допрос и генерал вот-вот расколется.
Эксплуатация мифа об идейных неубиваемых русских злодеях достигает пика ближе к нулевым, когда на экранах появляется не только «красная угроза», но и криминал. В 2007 году Дэвид Кроненберг на время откладывает в сторону пинцет для препарирования и выпускает триллер «Порок на экспорт» с блистательным актёрским составом во главе с Вигго Мортенсеном, Венсаном Касселем и Наоми Уоттс. В своём фильме он предлагает иной взгляд на русскую преступность, признавая устойчивость этого образа. Он исследует природу русского эмигрантского сообщества, которое создало преступные группировки, с той же тщательностью, с какой воссоздаёт ужас кафкианских боди-трансформаций на экране, — и рождает новый миф о русской мафии. Теперь она подозрительно напоминает по типу стереотипов мафии итальянские и уступает ещё более стереотипной якудза разве что в дизайне.
Недалеко от мафии ушёл миф о русском олигархе. Режиссёр «Треугольника печали» Рубен Эстлунд, будучи ироничным реалистом, знает, что постсоветский олигарх религиозен, но верит только в деньги — и себя не обманывает. Он также не считает нужным притворяться: берёт с собой в круиз жену и любовницу, без обиняков представляется: «Я Дмитрий. Торговец дерьмом». Кристофер Нолан тоже кое-что знает про русских олигархов: в «Доводе» они родом из тяжёлого детства в серой глубинке под названием «Стальск-12». Режиссёр способен утешить своего злодея лишь планами о владении смертоносной бомбой, не подозревая о легенде про самое вкусное советское мороженое. Шоураннер Даррен Старр оказывается добрее их всех вместе взятых и напоминает, что русский бизнесмен может иметь чудом уцелевшую душу художника и аристократа, — таким его изображает мастер балета Михаил Барышников в «Сексе в большом городе».
С удручающей периодичностью эффектные, не лишённые обаяния и чести русские всё же прокрадываются на зарубежное телевидение: «Агенты А.Н.К.Л.» примирили советского шпиона Илью Курякина и американца Наполеона Соло, «Американцы» в какой-то момент стали нам как родные ничуть не менее, чем «Чёрная вдова» Лена Белова, и мы определённо переживали за гениального шахматиста Василия Боргова в сериале «Ход королевы». Но мы также не можем отмахнуться от того, с какой готовностью и теплом в сердце Фиона Шоу в роли главы MI6 Кэролин Мартенс надевает меховую шапку, едва оказавшись в Москве, — и это в первом же сезоне «Убивая Еву». Так уж тут принято.
При этом, разумеется, далеко не все режиссёры эксплуатируют русскую культуру саму по себе. Стивен Спилберг затрагивает тему холодной войны в драме «Шпионский мост», в которой сюжет крутится вокруг рискованного обмена советского агента Рудольфа Абеля на пленённого американского пилота. Это кажется невозможным, всех ужасно жалко, но Спилберг наводит оптику на ключевую мысль: в самый напряжённый момент противостояния у СССР и США хватило ума и человечности, чтобы удержать холодную войну в шаге от горячей фазы.
Ничего личного — просто классика
«Все люди живут под смертным приговором. Все они рано или поздно уходят. Но я другой. Я должен уйти завтра в 6 утра. Мог бы в 5, но у меня хороший адвокат», — с абсурдной гордостью и смирением делится Борис Грушевский, герой «Любви и смерти» Вуди Аллена. Наполовину комедия, наполовину трагедия, она сплавляет «Войну и мир» Льва Толстого и «Братьев Карамазовых» Фёдора Достоевского в одного монолитного Толстоевского, который либо взбесит, либо подарит радость узнавания.
Русская классика, без иронии, стоит особняком. Драмы Анны Карениной, доктора Живаго и дяди Вани со своим самоваром давно вышли за пределы «наших», национализировать их обратно уже не получится. Дело здесь не в любви к русскому коду: хруст французской булки звучит одинаково знакомо и приятно в эпоху Джейн Остин и Антона Чехова. Мистер Дарси, выходя из воды в мокрой рубашке, так же прекрасен, как Андрей Болконский, подслушивающий ночью, что напевает Наташа Ростова. Эта толстовская девица не менее хороша в качестве остиновской барышни в исполнении Одри Хепберн, чем Людмила Савельева в советской экранизации «Войны и мира», — но и восторженная Лили Джеймс в сериале 2016 года производит грандиозное впечатление, потому что её Наташа вот-вот погубит себя ради Анатоля.
Костюмная драма не только имеет репутацию возвышенной, но и легализует то чувство снобизма и эстетики, которое позволяет собрать в кадре лучших актёров и всем вместе с придыханием оглянуться в прошлое, чтобы проверить, осталось ли там что-нибудь актуальное.
В фильме «Сядь за руль моей машины» Хирокадзу Корээда ставит «Дядю Ваню» — актёры постановки говорят на японском, корейском, кантонском, английском и языке жестов, но это объединяет их куда лучше самовара на общем столе. Мастер костюмной драмы Джо Райт также переносит трагедию Анны Карениной на территорию театра. Нравится нам это или нет, но её история вышла за пределы России не стараниями Левина, размышляющего о счастье простого мужика, но страданиями женщины, изолированной от социума. Райт превосходно понимает все эти условности и выносит их на первый план: да, русским духом здесь не пахнет, но как очаровательно они в меховых шапках по закатанной в лёд сцене катаются — ну прямо «Серебряные коньки».
Зеркало
Иногда атрибуты русскости служат скорее вдохновением и линзой, чем историей, которая сама по себе достойна экранизации. Ричард Айоади очень удачно смахивает пыль с недооценённого «Двойника» Достоевского только для того, чтобы перенести его в бюрократические кафкианские реалии, — страшно до жути, органично и непонятно, при чём тут Россия. Детектор клюквы можно убрать. «Американский психопат» Патрик Бейтман подмечает бренды с той же тщательностью, что раздражённый зритель — стереотипы, но он также одержим вопросом, тварь он дрожащая или право имеет. «Великая» и вовсе выступает в качестве неординарной, но крайне удачной оптики для осмысления не царской России, но трампистской Америки. Это раздражает, в голове звучит вопрос «Почему же они так про себя не снимают», но «Бриджертоны» и «Фаворитка» как бы отвечают: «Ещё как снимают». «Наследники» пугающе напоминают «Короля Лир», не используя ни одной из сюжетных линий напрямую, но это не требуется — не стоит и пытаться посадить на цепь классику.
Возвращаясь к теме эксплуатации, половина четвёртого сезона «Очень странных дел» разворачивается в советском ГУЛАГе. Там же оказывается Красный страж из «Чёрной вдовы». Шапки-ушанки уже не носят, но глаза невольно закатываются при виде стопки водки, тарелки оливье и массивной косы на голове Рейчел Вайс. И всё же от её наставления «не сутулься» слёзы умиления наворачиваются — иногда шаблонные атрибуты культурного кода оказываются лишь первым слоем, под которым находится более глубокое и неожиданное наблюдение. Кроме того, обращение к стереотипу — ещё и эффектная попытка осмыслить и посмеяться над собственными устаревшими представлениями о культуре: те же «Очень странные дела» подводят черту в накоплении клише не только о советском прошлом со злыми учёными и «красной угрозой», но и о собственном мифе про глянцевые, ностальгические 80-е. Это необходимо, чтобы сделать важный шаг вперёд.
Аллергия на клюкву — наше всё
Оглядываясь на впечатляющее количество «клюквенных» фильмов и сериалов, кажется, что русская культура на экспорт застряла в 90-х, да так и не сдвинулась с места. Сплав эстетики нищей, криминальной России и советского нуара кажется ещё более тревожным оттого, насколько он крепок — в том числе в оптике отечественных режиссёров. Сама идея отсечь прошлое, чтобы шагнуть в настоящее, кажется крамольной. При попадании в глаза клюква жжёт сетчатку глаза. Жжёт, когда наёмная убийца Вилланель советует: если хочешь взбесить её русскую напарницу, скажи, что её страна «цепляется за остатки советской славы»; жжёт также чувство неловкости за героев «Горько», к которым режиссёр Жора Крыжовников бессловесно просит отнестись с сочувствием. В уголке глаз пощипывает и покалывает, когда Кирилл Серебренников так удачно оборачивает «Петровых в гриппе» в антураж монолитного безвременья, а песня «Вставай, страна огромная» по-хулигански органично звучит в сериале «Великая», события которого разворачиваются в екатерининскую эпоху. Там же появляется лучшая из клюквенных метафор на фрейдистский лад: юная Екатерина беспомощно наблюдает во сне, как на неё с неба обрушивается медведь — и размазывает императрицу-немку по земле русской.
Ещё один завораживающий сборник стереотипов — драмеди «Свет вокруг» с Элайджей Вудом, чей герой окунается в эстетику сельской одноэтажной глубинки с её «жигулями» и синими спортивными костюмами. Вокруг природа, и всё сияет. Но знаете, чего там нет? Нас. И не было.
