Сегодня 60 лет исполняется прекрасному актёру Шону Пенну. По этому поводу решили вспомнить не менее прекрасный фильм с его участием — «Древо жизни» Терренса Малика. Антон Фомочкин рассказывает, из чего состоит катехизис режиссёра, почему эта картина главным образом о детстве и какое значение имеет для режиссёра образ могучего дерева, простирающего свои бесконечные ветви в бескрайнее небо.
Большое видится на расстоянии. Почти десять лет назад после просмотра «Древа жизни» в памяти мелькали отдельные образы: зарождение планеты, мальчишка с частично обритой из-за лишая головой, динозавры на водопое. В кадре мать ласково поучала сына: «Ты вырастешь быстрее этого дерева». За декаду Малик успел высадить пять величественных дубов, в ряд к тем четырём, что были посеяны за предыдущие тридцать лет. Единственная разница между этими двумя периодами его карьеры в том, что 2011 год — это начало нового цикла. Обновлённый лирический герой Малика начал набирать ход. Равно как всё взаимосвязано во вселенной, «Древо жизни», «К чуду», «Рыцарь кубков», «Между нами музыка» и «Тайная жизнь» способны стать дополнением друг друга, всё чётче очерчивая ту карту мира, которую предлагает режиссёр.
Метод
«Древо жизни» за счёт своей всеобъемлющей природы в этом ряду стоит особняком. Это пролог человеческой жизни, вроде бы нацеленный объяснить всё и сразу, но зацикленный на случайных мелочах. Масштаб этой мозаики, составленной из вспышек, флешбэков, образующих разом небо и землю, по-настоящему можно оценить только на расстоянии следующих за «Древом» четырёх фильмов. Малик до автоматизма доводит монтажный метод, позволяющий рассказывать полноценные истории через короткие, порой совершенно незначительные отрывки из жизни персонажей.
Немолодой Джек (Шон Пенн) обессиленно шатается по расшитому небоскрёбами городу. Вереница уличных огней сливается в сосредоточение ярких световых пятен, разбивающихся на фракталы. Праздный образ жизни: легковерные спутницы, заурядные бары, шумные вечеринки в респектабельных залах. Как результат — стагнирующий брак и истощение. Джеку не хватает энергии ни на что, кроме как сокрушённо интересоваться, куда Бог подевался и на кого его оставил. Малые вещи в «Древе» приобретают космогоническое значение. Путешествие ящерицы из воды на берег рифмуется с бегом человека наперегонки со временем, и то, и это занимает примерно одно мгновение. Деревья всё это время медленно растут, пробиваясь сквозь столетия, смиренно преграждая дорогу очередным бегунам.
Вера
«Древо жизни» — это катехизис, состоящий исключительно из вопросов. На протяжении двух (в режиссёрской версии — почти трёх) часов только и звучат пространные монологи, своей кристальной искренностью способные резонировать с состоянием зрителя, подобно проповеди, в которой важны не сами значения слов, а сила высказывания. Малик приоткрывает самое интимное в жизни своих героев, сопровождая запечатлённое время комментариями, произнесёнными шёпотом. Только так и посылают сигналы в пульсирующую черноту космоса, надеясь на какой-либо знак. По Малику, человек предельно уязвим и честен только в момент, когда обращается к Богу. Тогда можно услышать всё, что тяжёлым грузом лежит на душе.
Религиозный подтекст проходит проверку временем. Всё реже в экранных поэмах режиссёра, посвящённых современности, заходит разговор о церкви, да так, что и пастор (в «К чуду») оказывается полон противоречий. Стоит Малику обратиться в прошлое, мир неизменно оказывается полон веры, дарующей надежду. Для него это внутренний стержень, который неспособны обтесать волны сомнений. «Древо жизни» — это фильм, построенный на череде рифм. Порой парадоксальных: если где-то на свете взывают к Господу, то в другой части мира извергается вулкан. Так малое раз за разом возводится в значение несоразмерной величины.
Детство
За мельтешением образов и кадров легко было не заметить самого главного, «Древо жизни» — предельно последовательная и чёткая история детства, которое ощущается бесконечным летним днём. В этом едином пространстве прошлого бесконечные улицы простираются, кажется, поперёк всего штата, уходя вдаль. Ребёнок равнозначно помнит прекрасное и ужасное, всё, что пускает рябь на застоявшихся буднях.
Главный образ для Малика — это простирающие к небу свои голые ветви деревья. Когда они были большими, за ними скрывалось величие, на них хотелось взобраться, чтобы дотянуться до божественного света и разгадать загадку вселенной. Дрейф повзрослевшего Джека по закоулкам своей юности начинается с зажжения свечи. Пока этот огонёк горит, кажется, возможно вернуться в то время, когда казалось, что истина где-то рядом, только заберись на дерево и протяни руку. Тайна вселенной для Малика неслучайно упирается в детство, когда можно объяснить любую загадку. Когда на душе не пусто, а разум вскипает то от прилива нежности к матери и уважения к отцу, то, наоборот, от ненависти и раздражения к обоим. Так, эпизоды, где Джек швыряет мячи по окнам заброшенных домов или в сердцах топит ночнушку матери в ближайшем ручье, — не меньшее торжество жизни, чем моменты абсолютной эйфории. Неслучайно эпиграфом «Древа» становится стих Книги Иова. Малик фиксирует момент, когда «закладывалась твердь земли», формировался характер конкретного ребёнка по имени Джек.
Попытаться задать вопросы, ответы на которые просто не существует в природе, — мысль, подобная запуску лягушонка «в космос» с помощью фейерверка. Проще распасться на миллион воспоминаний, чем дотянуться до луны. Режиссёр Малик, сродни своему Джеку, направляет луч фонаря на иллюстрации в книжке, где собраны приключения героев. Этот свет легко принять за божественный, и нет причин ему не доверять. Ведь быть с этим деревом рядом бывает как радостно, так и больно.
