Ровно 50 лет назад в Мемфисе, штат Теннесcи, убили Мартина Лютера Кинга. Мы могли бы вспомнить, что этот скромный в жизни, но преображающийся у трибуны баптистский проповедник сделал для кино: без него не было бы темнокожих президентов в американских и европейских блокбастерах, не было бы Моргана Фримена и Дэнзела Вашингтона, Холли Берри и Октавии Спенсер, не было бы оскаровского триумфа у «Лунного света» и зрительского — у «Прочь», не было бы, наконец, никакого inclusion rider. Или, вернее, всё это могло бы случиться, но в другое время, в другой форме и вообще иначе. Но говорить о Мартине Лютере Кинге исключительно в контексте кинематографа странно. Зинаида Пронченко вспоминает человека, большего, чем любой контекст.
Будто нарисованный Дэвидом Хокни или Эдвардом Хоппером мотель «Лоррейн», ничем не примечательное двухэтажное здание 1920-х годов под номером 450 по Малберри-стрит в Мемфисе — один из тех адресов, которые печально известны всему миру. Здесь на балконе 306-го номера 4 апреля 1968 года был убит единственным выстрелом Мартин Лютер Кинг. Он вышел буквально на пять минут, вечером, во время ужина, чтобы перекинуться парой слов с друзьями, курившими на парковке. Его последние слова были обращены к саксофонисту Бену Брэнчу. Кинг попросил музыканта сыграть «Precious Lord» на следующий день во время протестного марша в защиту прав бастующих рабочих, сыграть так красиво, как никогда прежде. В следующую секунду он был уже мёртв.
Мотель «Лоррейн» находится совсем рядом с Бил-стрит и легендарной студией звукозаписи Stax Records, поэтому среди постояльцев-завсегдатаев значились Рэй Чарльз, Отис Реддинг, Каунт Бэйси, Луи Армстронг. До 1945 года «Лоррейн» назывался сначала отель «Виндзор», потом «Маркетт» и селил исключительно белых. Когда заведение приобрела чернокожая семейная пара Лори и Уолтер Бэйли, изменилась и клиентура. Название «Лоррейн» они дали в честь знаменитой песни Ната Кинг Коула «Sweet Lorraine», в таком виде мотель попал в «The Negro Motorist Green Book», гид-справочник по местам, принимавшим в своих стенах чёрных в эпоху законов Джима Кроу — периода расовой сегрегации с 1890-го по 1964 год, получившего неофициальное название в честь комического персонажа из песни «Прыгай, Джим Кроу», исполнявшейся белым эмигрантом из Англии, Томасом Райсом, загримированным под чернокожего и высмеивавшим типаж бедного необразованного negro.
Днём раньше Мартин Лютер Кинг выступил перед манифестантами с речью «Mountaintop». «Впереди у нас трудные дни. Но это не имеет значения. Потому что я побывал на вершине горы... Я смотрел вперёд и видел Землю обетованную. Может быть, я не буду там с вами, но я хочу, чтобы вы знали сейчас — все мы, весь народ увидит эту Землю». Мы знаем, что на тот момент он уже порядком сомневался в стратегии гражданского неподчинения, вдохновлённой примером Ганди, и все больше склонялся к правоте лидеров радикальных ячеек, призывавших бороться за права с оружием в руках. Black power, увы, могла быть утверждена только кровопролитием. Излюбленные метафоры Кинга вполне романтического толка: о свете, который так или иначе восторжествует над тьмой, в конце 1960-х годов уступили место мрачным, чуть ли не декадентским максимам вроде хрестоматийного «лишь когда совсем темно вокруг, вы можете увидеть в небе звёзды».
Молодёжь из «Чёрных пантер» упрекала Кинга в том, что пацифистские проповеди, попытки диалога демонстрируют не столько наивность, сколько боязнь реальных перемен. Одетый с иголочки в воскресный костюм, с идеально завязанным галстуком и начищенными до блеска штиблетами, чернокожий пастор-мессия раздражал их, поскольку выглядел ровно так, как и следовало «хорошему негру», знающему своё место в системе white supremacy: подавать голос только когда разрешат, просить, а не брать причитающееся. Моление на коленях в Сельме супротив дубинок, стрельбы и слезоточивого газа — вот уж несимметричный ответ. И хоть Voting Rights Act всё же подпишут в 1965-м, тактика мирных «сидений» и «стояний» будет дискредитирована, новое поколение не захочет ждать, противник пленных не берет, белые начинают и выигрывают, свобода требует жертв, но почему-то жертвы эти всегда со стороны чёрных.
Всю свою жизнь Кинг, родившийся в Атланте, на Оберн-авеню, в сердце чёрной Уолл-стрит, верил в культуру переговоров, в то, что если правильно и искренне обозначить свою позицию, собеседник поймёт и пойдёт на уступки. Другим главным заблуждением Кинга была интеллектуализация расизма. Он считал расизм следствием непросвещённости широких масс: стоит всё популярно объяснить, и вопрос снимется сам собой. С годами Кинг осознал, что расизм — это тяжёлый недуг, как проказа, в анамнезе у болезни — колониализм, милитаризм и капитализм, лекциями здесь не поможешь. Расизм — проклятье рода людского, экзорцизм займёт десятилетия, как больному в Средние века по любому поводу пускали кровь, так и в ХХ веке кровопускание — по-прежнему единственное лекарство от этой моральной чумы. Чем больше людей погибнет, тем выше шансы у человечества опомниться. Всплеск энтузиазма и ликование после истории Розы Паркс или вручения Кингу Нобелевской премии, что вот-вот взойдёт звезда пленительного счастья, оказались преждевременными. Чтобы расширить аудиторию сторонников, Кинг обращается к темам, соприкасающимся с проблемой расовой дискриминации лишь по касательной, он выступает в Нью-Йорке против войны во Вьетнаме, критикует экономическую политику, пытаясь объединить людей по социальному признаку: когда ты беден, неважно, чёрный ты или белый. Эти его речи только подлили масла в огонь, даже в среде активистов начались разлад и брожение.
Сегодня в мотеле «Лоррейн» находится Музей гражданских прав, а 306-й номер, ни разу не сдававшийся другим постояльцам после убийства Кинга, хотя Уолтер Бэйли продал бизнес лишь в 1982 году (Лори, кстати, умерла в тот же день, 4 апреля 1968-го, от сердечного приступа), — единственное помещение, в котором по решению дирекции всё как 50 лет назад: две узкие кровати, та, что Кинга, — с откинутым покрывалом (он плохо чувствовал себя с утра и несколько раз ложился вздремнуть), затоптанный ковер, убогие картинки на стенах, графин воды, торшер, просиженное кресло. В остальных комнатах — мультимедийная экспозиция о пути афроамериканцев к свободе, и путь этот пройден к 2018 году лишь наполовину. Понимания и терпения между белым и чёрным населением США не больше, чем полвека назад, два срока президента Обамы в итоге сыграли дурную шутку с антирасистским правозащитным движением. Трампа не случилось бы без Обамы, быть чернокожим в нынешней Америке чуть ли не труднее, чем во времена Вашингтонского марша. Недавно в Музее Уитни разыгрался скандал, наглядно демонстрирующий степень эмоционального накала общества: в рамках биеннале современного искусства белая художница Дана Шутц представила работу «Открытый гроб», в которой были использованы фотографии погибшего в 1955 году чернокожего подростка Эммета Тилла. На момент трагедии сильно изуродованное тело жертвы именно по желанию матери было выставлено в открытом гробу на всеобщее обозрение — чтобы знали и помнили. Через 60 с лишним лет художественный жест Шутц, преисполненный благих намерений, был трактован черным населением как апроприация и эксплуатация чужого горя. Белый чёрного не разумеет, работу сняли с выставки.
Произнесённое Мартином Лютером Кингом в 1963 году «I have a dream» столько лет спустя, будь он жив, скорее всего поменялось бы на «I had a nightmare». Когда же тьма сгустится настолько, чтобы наконец-то засияли звёзды?
